Война свалилась на голову неожиданно, погребла под собой, примяла, разметала на куски и посеяла страх в душах многих.
Комамура не мог поверить, просто даже представить не мог, каким образом, как в одночасье всё перестало существовать? Война поглотила всё. Покрошила, перемолола всех. И выплюнула, как что-то лишнее и ненужное теперь никому уже. Война принялась лепить из поверженных нечто другое: озлобленность, потери, горе. Страх. Месть. Боль. Ненависть. Вот из чего теперь состоял Готей-13. Сам Комамура сражался не на жизнь, а насмерть, и он защитил свой отряд, защитил настолько, насколько смог. Просто поставил себе цель: ни один его воин не умрёт, если есть даже ничтожная вероятность его спасения. Навряд ли капитан седьмого отряда мог сам объяснить, каким неведомым образом ему посчастливилось сохранить более половины своих воинов. Это была редкостная удача, такое встречалось сейчас один раз на тысячу. Более того, неожиданно даже для самого себя, он однажды наткнулся на воинов из десятого отряда, на несколько десятков воинов. Во время одной из атак противника эта группа откололась от основной, а позже не смогла найти хоть кого-то в живых. Тогда воины решили отправиться на поиски своего капитана, и Комамура пообещал им, что обязательно доставит их к Хитсугайе. Свои обещания Саджин выполнял всегда, даже если было сложно, даже если очень сложно. Их довольно большую и уже не тесную компанию не оставляли в покое ни прошлым днём, ни позапрошлым. Бои, атаки, постоянные перемещения из укрытия к укрытию, сам Комамура уже точно не мог сказать, куда же выступать в следующий раз. Никакой налаженной связи с другими отрядами и командующим у него просто не имелось. Порой и до него доходили какие-то сообщения. Но, чаще, опаздывали и уже оказывались неактуальными. Бои шли повсеместно, постоянно, и там, где ещё пару часов назад было безопасно, отныне начинался бой, всегда приносивший смерть.
Затишье настало неожиданно, поутру, до Комамуры дошла информация о том, где расположен теперь четвёртый отряд. Он, не раздумывая, сразу же отправился туда, со всем своим отрядом. И с десятым – тоже. Из-за бесконечных потерь, что нёс последние дни Готей-13, отряд, который теперь вёл Комамура, просто впечатлял размерами. Немногим более половины своего плюс часть десятого. Он готовился к атакам, понимая, что такое количество народа просто не может не привлечь внимания. Он старался перемещаться незаметно. Как ни странно, ни одного боя не случилось. Будто кто-то хотел, чтобы он обязательно добрался до нового расположения четвёртого отряда.
О капитане десятого ходило много слухов. Настолько много, что Комамуре пришлось пару раз недобро рявкнуть на перешёптывавшихся шинигами из других отрядов. Ну что это такое, устроили тут пересуды. Куда это годится?!
Хитсугайя попал в плен и вернулся. Без боя. Комамуре так и доложили. Официально. Капитану десятого не доверяли, но и никто не объявлял предателем. Поганая ситуация, конечно, но Саджин только хмурился и молчал. А после принял единственно верное решение – узнать всё лично. Ему рекомендовали – настоятельно – оставить уцелевшую часть десятого отряда здесь, во временном расположении четвёртого. И не встречаться с Тоширо. Комамура только кивнул, однако, как только выдалось свободное время, тут же отправился на поиски капитана десятого отряда. Он увидит и узнает всё сам. Точка. Если бы он всегда слушал всех, кто ему настоятельно советовал, он никогда бы не стал капитаном, так и оставшись неуверенным в себе получеловеком.
- Капитан Хитсугайя.
Комамура не стал размениваться на приветствия и расшаркивания. Он просто остановился перед капитаном, глядя внимательно и спокойно.
- Часть вашего отряда попала под моё командование. Я обещал вашим воинам доставить их к капитану. Шинигами из десятого отряда здесь.
Справляться о добром здравии в данной ситуации было крайним идиотизмом: он видел всё сам. И разберётся во всём, тоже, сам.

Ему говорили о том, что капитан десятого  отряда может быть предателем. Его предупреждали и предупреждали очень серьезно, почти напрямую заявляя о том, что он – есть предатель. Вернуться из плена и не помнить, каким образом? Более глупое оправдание сложно было себе придумать, идиотизм в чистом виде. По крайней мере, для самого Комамуры глупость происходящего все чаще и чаще вставала в своем неприглядном виде. Почти с того момента, когда он услышал о предательстве капитана Хицугайи впервые, и слушал дальше. Насколько он знал капитана десятого отряда, ему можно было приписать все, что угодно. Порывистый, эмоциональный, в чем-то упрям и непреклонен, последним грешили многие, в том числе и сам Комамура. Однако ни глупостью, ни отсутствием элементарной логики капитан Хицугайя никогда не отличался. Никогда. Если бы он хотел придумать себе алиби, если бы его необходимо было придумать, он бы, конечно, придумал. А не стоял тут, потерянный и задумчивый, вон, даже плечи сутулит, перед Комамурой.
- Я уверен, что выполнил просьбу ваших подчинённых и довёл их до их капитана.
Комамура смотрел прямо, открыто, спокойно – и без малейшего сомнения. Он знал, что поступает правильно, просто знал. Поколебать его могло бы нечто очень существенное, а такого пока не произошло, и не было сказано самим капитаном десятого отряда.
- Вы хотите предать, капитан Хицугайя?
Он сказал это намерено открыто, громко и чётко, возвышаясь над мальчишкой, не сомневаясь, что слышат и слушают все, даже те, кто не находится сейчас рядом. Пока – именно так. Комамура смотрел на капитана десятого отряда и видел перед собой… капитана. Пусть потерянную душу, но никак не предателя.
- Если вы не хотите этого, значит вы не предатель.
Чётко и спокойно, ни разу не боясь обидеть, оскорбить или задеть и без того раненое самолюбие. Пусть обижаются – кто угодно и сколько угодно раз. Комамура не изменял своих решений ради тех, кто решил на него обидеться. Сейчас вокруг шла война, война шла в каждом, кто оказывался в эпицентре событий, и не было ни единой минуты на обиды или шепот за спиной.
- Если этого хотят другие – это не ваша вина. Но ваше право не допустить этого.
Комамура не собирался никого обвинять. Показывать пальцем. Учить – ни за что. Он лишь говорил то, что считал уместным здесь и сейчас.
- Капитан Хицугайя.
Официально обратился он к собеседнику, выпрямляясь во весь свой рост, продолжая смотреть внимательно и тепло.
- Идёмте. Я должен вам кое-что показать.
Уверенно развернувшись к Тоширо спиной – будто и правда не боялся, что тот предаст, вдруг ударив прямо в спину, промеж лопаток – Комамура ровным, неспешным шагом зашагал на выход. Он не оборачивался: Тоширо мог и не пойти с ним. Остаться тут, со своими проблемами, недоверием и сомнениями. С предательством, которого не было. Или пойти за Саджином, шагнув в очередную неизвестность, быть может, даже более болезненную, чем предыдущая. Зато у него был выбор пойти за тем, кто не боится повернуться к нему спиной даже тогда, когда другие опасаются просто пройти рядом.

Комамура шёл вперёд твердо и совершенно спокойно, полностью уверенный в том, что он делает. Ни сомнений, ни отчаяния, в котором пребывало большинство сейчас, ни малейшей попытки показать то, чего на самом деле не было в нем. Мало кто после атак Ванденрейха мог похвастаться такой выдержкой, но Комамура и не думал хвастать. Чем бы то ни было. Многие потеряли веру. Остальные – потеряли жизнь. Сейчас Готей-13 выглядел именно так: побежденные, разуверившиеся во всем, и, что самое страшное и гибельное, прежде всего – в себе.
- Может, мы и не собирались побеждать.
Если капитан десятого отряда ворчал себе под нос что-то странное, говоря по-стариковски приглушенно, то Комамура, наоборот, говорил громко, твердо, решительно, не опуская головы.
- Я не собирался побеждать, капитан Хицугайя. Не собирался побеждать.
Наверное, это могли слышать и те, кто слышать хотел, а желающих было много вокруг, хотя бы потому, что капитан десятого отряда волей неволей привлекал слишком много внимания. Другое дело, что Саджину это было безразлично. Он уверенно смотрел вперёд. Он говорил открыто. Так, как было на самом деле, хотя бы потому, что он и не собирался ничего скрывать. Врать даже самому себе – глупо, и Комамура не хотел быть глупым, и не собирался. Он предпочитал быть дальновидным, потому что именно это помогало ему выжить.
- Все эти дни я лишь позорно отступал, уводя свой и часть вашего отряда. Я  отступал, как последний трус, и меня тоже можно смело звать предателем.
Он действительно не скрывал, быть может, даже признавал свою вину перед всеми теми, кто очертя голову бросались в бой и погибали. Ведь они погибали все, совершенно, неизменно.
- Как я узнал теперь, мой отряд оказался самым многочисленным из нынешних. Я спас воинов. И если после этого кто-то посмеет меня назвать предателем, я не стану спорить и ругаться. Я соглашусь.
Вокруг были палатки, шинигами, уцелевшие и раненые, те, кому нужна была помощь сейчас – но не их помощь. Комамура не обращал внимания ни на кого, тем не менее, подмечая все, что творилось вокруг, уверенно идя вперёд, ведя за собой маленького, потерянного капитана десятого. То, что тот потерял, было слишком серьезно – доверие своих же, веру в себя, зато в полной мере приобрел страшные и гибельные на любой войне сомнения. Саджин не спрашивал, что же случилось там, откуда вернулся Хицугайя. Он знал – оттуда не возвращаются. Но если Тоширо здесь, значит, кто-то очень хотел, чтобы он вернулся сюда.
- Посмотрите туда. Очень внимательно посмотрите, капитан Хицугайя.
Он остановился на незначительной возвышенности: отсюда не так хорошо просматривалась вся временная ставка шинигами, зато было видно тех, кто пришёл недавно. Тех, кого привёл Комамура. Воины седьмого и десятого ждали возвращения капитанов. Они были живы и уж точно не думали о предательстве Хицугайи – да кто вообще станет думать о подобном, пройдя через смерть и ужас предыдущих дней? Они прятались, словно жалкие грызуны, передвигаясь только ночью, или только тогда, когда на них нападали, раскрывая местоположение. Саджин всегда был готов отдать свою жизнь за жизнь Главнокомандующего, погибшего Главнокомандующего.
- Эти воины преданы вам. Они хотят сражаться бок о бок с вами. С вами, капитан Хицугайя. Они ради этого прошли через столько трудностей. Только за прошлый день на нас напали трижды. Но все они шли сюда, шли ради вас.
И пусть Саджин говорил очень жёстко, будто бы даже ругаясь на Тоширо, зато он говорил искренне. Он говорил то, что думал, не скрывая своих чувств за притворными эмоциями или сдержанностью. Саджин не собирался поддерживать Хицугайю, подставлять ему плечо или становиться жилеткой, он не планировал помогать или выслушивать его, убеждать хотя бы в чем-то. Он хотел, чтобы тот был тем, кем его когда-то увидел Главнокомандующий Ямамото. Бывший главнокомандующий… хотя бывших Главнокомандующих не бывает, а значит, его решения становятся ещё ценнее!
- Всё зависит от того, чего хотите вы. Если вы не хотите быть предателем, то вы им и не будете. Даже если совершите что-то ужасное – не будете. По крайней мере, для меня. И для тех, кого вы поведёте за собой.
Саджин знал, насколько сильны и опасны квинси, и он понимал, что все эти панические настроения капитана Хицугайи оправданы. Это было недопустимо плохо, но лучше уж так, чем скрывать всё ото всех, закапываясь в себя слишком глубоко. Чтобы начать что-то исправлять, надо понять, что же ты хочешь исправить. А потом – действовать.
- Вы можете мне сказать то, что я должен знать. Или не сказать ничего. Я не изменю своего решения. Я довёл до вас часть вашего отряда и я очень сожалею, что не смог привести больше. Но я говорю вам – займите свой пост, ведите людей в бой или на смерть. Так, как желаете вы.
Желания… разве время говорить о них посреди войны? Комамура был уверен: сейчас – самое время.

Комамура смотрел на маленького капитана – молчаливо и тяжело – пока тот отводил от него взгляд. Саджин привык, что от него отводят взгляды. Боятся. Презирают. Ненавидят. Не понимают, и от этого боятся ещё сильнее. Он давно уже научился философски относиться к любым взглядам. Быть может, именно это помогло ему выжить сейчас и, что еще важнее – стать капитаном.
Остаться капитаном и теперь.
- Мне очень хочется вас ударить, Хицугайя Тоширо.
Капитаном он его не назвал – в этот раз – потому что рядом с ним стоял не капитан, а, скорее, обиженный на весь свет ребёнок, перепуганный придуманными им самим чудовищами. Забившийся в угол, и не желающий оттуда выбираться, даже когда ему подавали руку и просили перестать бояться. Даже когда это было уже не предпочтительно, а необходимо сделать!
- Больно.
Холодно и строго уточнил Комамура, развернувшись к мальчишке, и разглядывая того сверху вниз. Он смотрел прямо, не собираясь отводить взгляда от этого тщедушного тельца. Он стоял, смотрел, снова смотрел, но совсем иначе, чем до этого. Больше всего сейчас хотелось... уйти.
- Смотреть на вас больно.
Бросил грубо и без эмоций, наконец-то отвернувшись, давая возможность как следует обдумать его слова. Или, для начала, хотя бы услышать их. Комамура рассматривал теперь жалкие клочки отрядов шинигами. Когда-то у них была армия и великий полководец. Теперь остались бесконечные потери, выжженные земли и вот это вот… Вот это вот когда-то было капитаном, действительно капитаном своего отряда. Комамура очень хорошо помнил, как решился вести воинов Хицугайи. Как отходил от сражений, отступал, но тащил за собой выживших. Вёл вперёд, несмотря ни на что, поступался своей гордостью и запятнал своё имя, не говоря уже о чести и достоинстве капитана Готея-13. Он выбрал именно этот путь и делал это не просто так. Он делал это ради того, чтоб все они смогли выжить, набраться сил и вернуться в бой, чтобы победить! Под командованием своих капитанов. Капитанов, а не жалких их подобий, наматывающих сопли на кулак. И ладно б кто! Хицугайя. Комамура недобро фыркнул, по-волчьи хищно оскалившись, как никогда напоминая того самого зверя, от которого уходил так долго. Пытаясь стать человеком. Если чтобы стать человеком, следует понимать Хицугаию сейчас – то Комамура лучше откажется быть человеком.
И будет тем, кем он является на самом деле.
- Поэтому я не буду на вас смотреть.
Решил капитан, но уходить явно не собирался. Наоборот, уверенно сцапал огромными лапищами маленького капитана, неспешно и со знанием дела забросив щуплое тельце себе на плечо. И поволок, даже не ожидая ни малейшего сопротивления, которое было явно бесполезно.
- Тут не на что просто смотреть!
Саджин уверенно потащил ребёнка в ближайшую палатку – именно ребенка, именно так. Быстро отыскав свободную, буквально швырнул белобрысого капитана на постель, принявшись усердно заворачивать того в простыню, как несмышленого младенца.
- Вот так и лежите. А я тут рядом посижу.
Закончив с пеленанием, Комамура решительно сел, совсем рядом. Видимо, чтоб наверняка тело в простынках из них не убежало. Твердо решив, что будет охранять – трепетно, уверенно и столько, сколько понадобится.
- Может, вас так же украли в прошлый раз?
В слишком честном и прямом по натуре своей голосе отчетливо мелькнула плохо скрываемая злость. Гнев также скрывать не получалось – не сейчас, когда на кону стояла жизнь стольких шинигами. Всего Общества Душ.
И мира людей. Кажется, капитан десятого отряда забыл, для чего они все были созданы, для чего собраны, ради чего пришли на эту войну – и как теперь следовало это все кончать! Задача Готея-13 – не спасаться. А пожертвовать своими жизнями, чтобы уберечь Сейрейтей, сохранив неизменным равновесие миров. У них не получилось выполнить другие задачи, ни у них, ни у их полководца, они УЖЕ проиграли... Все. Подчистую.
- Спеленали и унесли, куда им требовалось?
Рявкнул, наконец, перестав сдерживаться, Комамура, и сгрёб себе кулёк из простыней вместе с Хицугайей.
- Да и без разницы. Я теперь у вас спрашиваю. Вы – чего хотите?
Капитана десятого хорошенько тряхнули, прямо в простынке.
- Если продолжать жевать сопли, просто скажите мне, я вас тут так и оставлю. В покое.
Нельзя злить волка, хотя бы потому, что волки – существа нервные, эмоциональные, правдивые, и злы по природе своей. От того – опасны.
- А если сражаться, против тех, кто посмел сотворить с вами такое, то я, может быть, вас даже отпущу! И пойду рядом, прикрывая вам спину. И вот это даже не может быть, а точно.
Намного тише и спокойнее закончил, обречённо вздохнув. Не важно, что там произошло раньше. Не важно, каким образом попал в плен Хицугайя, и как выбрался – тоже не важно. Важно только то, что он теперь выберет. И если выберет неправильно – Комамура собственноручно выбьет из него всю дурь. И даже не позволит найти ещё!

Спятил ли он? Действительно, быть может это он, Комамура Саджин сошел с ума на самом деле? Аккуратно и заботливо поправил простынь на спеленатом капитане десятого отряда и… абсолютно не задумался над этим никому не нужным и не интересным сейчас, совсем не важным вопросом. Этот вопрос не интересовал Комамуру больше, хотя бы потому, что он давно, слишком давно уже ответил на него себе. А кроме себя отчета в собственной адекватности и здравом уме, как и собственном сумасшествии, давать никому не следовало никогда. Волк-шинигами, с более чем экзотической внешностью, со странным прошлым и неизведанным будущим, какое сейчас было у всех одно и общее – да кто же мог сейчас сказать, что он абсолютно нормален? Не сам ли маленький и серьезный в своих яростных попытках освободиться от простыни капитан мог быть вполне и целиком уверен, что он совершенно правильно понимает текущее положение дел? Или вся его печаль и убийственная депрессия не от этого? Когда дети начинают плакать, существует два вида поведения с ними – причинить еще большую боль или дать хотя бы иллюзорную защиту. Комамура Саджин никогда не считал ребенком капитана Хитсугайю. Однако в том, что сейчас НАДО сделать, не сомневался ни на секунду, снова поправляя простынь, с которой уже практически разделались. Иногда просто слов недостаточно, чтобы тебе поверили или хотя бы услышали. Если бы Комамура продолжил просто повторять, что не стоит искать врагов там, где их нет, не стоит воевать с собственными страхами, не имеет смысла бросаться на тени вокруг, забывая про тех, кто их отбрасывает – разве хотя бы одно слово из этого достигло бы ушей занятого только своими мыслями капитана? А так… человек с головой пса мысленно спокойно кивнул, отвечая своим мыслям и еще более спокойно наблюдая, как вокруг все леденеет понемногу, покрываясь инеем. Самому Комамуре холод был не страшен, иногда в непохожести на других можно отыскать множество приятных плюсов. Для начала, ты хотя бы мерзнешь куда меньше, чем твои менее волосатые соратники.
- Не думаю.
Покачал головой и вежливо подвинулся, давая капитану десятого отряда чуть больше личного пространства, чем до сих пор. Потому что капитан Хитсугайя, наконец, сделал именно то, чего так долго и терпеливо ожидал от него сам Комамура – он начал просыпаться.
- Взаимное недоверие будет убивать нас всех до самого окончания этой бессмысленной и беспощадной бойни, капитан. И с этим ничего больше никто не может поделать, но хотя бы попытаться стоит. Я буду вам благодарен, если сейчас вы, выбравшись из своего же льда, не начнете с рукоприкладства.
Комамура очень заботливо и осторожно развернул Хитсугайю к себе за плечо, не делая резких движений, прекрасно понимая, что до глупой ссоры и, возможно, еще более глупой драки они находятся буквально в миллиметре в данный момент. И еще более аккуратно принялся стряхивать с взъерошенного и злого капитана десятого отряда остатки замороженной простыни, сосредоточенно приводя его в порядок.
- Я привожу вас в порядок, капитан. Что-то не так?
Глянул в сердитые, блестящие – будто от слёз, или показалось? – глаза очень внимательно и снова улыбнулся, теперь уже не собираясь скрывать улыбку под тяжелыми, серьезными мыслями, которые не покидали с самого начала войны.
- А теперь, быть может, самое время вернуться к отряду? И вернуть им того самого капитана, к которому они шли все это время. Который знает, чего он хочет и поведет их за собой. За которым пойдут не только они.
Саджин уже решил, что он – тоже пойдёт. И не важно, что будет потом.

В палатке было прохладно, потом - и вовсе холодно, но Комамура не замечал этого, даже не фиксируя вообще такие изменения. Его шкура выдерживала холода и посильнее. Кроме того, он сейчас был весь в напряжении, а это лишь прибавляло адреналина в крови, так что Саджину было скорее жарко, чем холодно. Да и до температуры сейчас было им всем?
- Значит, капитан, расскажите, что же там было. Чтоб я проникся и понял, что ваши глупые действия – это лишь жалкая попытка казаться беззащитным ребёнком, а не нечто более важное.
Совершенно спокойно, не прервав ни разу и дослушав гневные высказывания до самого их окончания. Обращаться с теми, кто перед тобой, проще всего и правильнее всего именно так, как они ведут себя. Именно так, как они заслуживают. Капитан Хицугайя никогда ранее не напоминал ни ребенка, ни тем более куклу, однако именно в данный момент он вел себя нервно, сорвано, беспомощно, эгоистично. Именно подобным образом реагируют на любые изменившиеся обстоятельства неразумные дети, которых надо защищать и гладить. Комамура Саждин продолжал спокойно наблюдать за капитаном десятого отряда, оценивая, действительно ли стоит переходить на более взрослый уровень общения? Капитан Хицугайя должен был решить этот вопрос для начала самостоятельно.
- Я обращаюсь с вами так, как вы себя сейчас ведете, капитан. И продолжу обращаться так же, пока вы не повзрослеете до своего обычного уровня.
Комамура глубоко и неспешно выдохнул. Да, несомненно успокоиться следовало здесь всем присутствующим, не только капитану десятого отряда. Другое дело, что сам Комамура давно привык успокаиваться быстро, еще до того, как гнев, раздражение или злость начинали выплескиваться силой, как это происходило сейчас с капитаном десятого отряда.
- Давайте не будем доводить до прилюдной порки.
Покачал головой и внезапно улыбнулся, коротко и все так же спокойно.
- Если вы планируете расплакаться, можете не сомневаться, вам придется высморкаться в приготовленный мною платок.
Неспешно вытащил платок, показал его капитану, вполне серьезно и со знанием дела. Как будто до сих пор только этим и занимался, и более важных дел у него не было. Только носить платки за потерявшими себя и ищущими врагов везде, где их как раз нет, капитанами...
- Так вот.
Очень важно прибрав платочек на место, Комамура кашлянул, глянув на Хицугайю.
- Запомните: как вы себя ведёте – так я к вам и отношусь. Вам понятно?
Уточнил чуть более громко и настойчиво, чем ранее, и вновь шумно вздохнул.
- Что там такого произошло, в Ванденрейхе? Говорите, капитан Хицугая. Я постараюсь понять вас. И ваше нынешнее поведение тоже. Достаточно молчать об этом, хватит, наигрались. У нас нет времени ни на детские игры, ни на обиды, у нас нет времени даже просто продолжать обсуждать это.
Саджин прошелся по палатке, явно тесной для его объемов, вновь останавливаясь перед капитаном.
- Ничего не помню, ничего не знаю. Перестаньте!
Он не кричал, он рычал, глухо, человеческим голосом. Если раздражение или злость легко брались под контроль, то озабоченность и попытки понять хотя бы что-то в происходящем требовали выхода. Пусть даже на уровне звериных инстинктов, пусть лучше так.
- Что-то вас зацепило, раз сейчас вы в таком состоянии. Попробуйте вспомнить.
Комамура сбавил тон, пытаясь говорить спокойнее, но это давалось ему с трудом.
- Скажите мне, что чувствуете на самом деле.
Намного тише попросил Саджин, чуть склонившись к Хицугайе.
- Не думаю, что так вас потревожили пытки. К этому вы были готовы, не так ли.
Ванденрейх выглядел слаженной, военной системой. Пытать там точно умели. Может, Тоширо действительно так сильно напугали сами пытки? Нет. Нет, не может быть.
- Они… что-то изменили? В вас? Или…?
Произошло в Ванденрейхе нечто странное, что капитан Хицугайя не мог объяснить никому, даже самому себе. Даже если так -  ему придётся это сделать. Иначе он выйдет из этой палатки только с боем. И навряд ли такая позиция хоть как-то поможет мальчишке... нет, капитану десятого отряда в дальнейшем.